[проза]без названия

Он помнил это. Помнил почти каждого. Он не знал их имен, не знал их жизней, не знал их родных и близких… Он знал только их смерть. Их лица в момент, когда дуло автомата смотрело на них. Страх, слезы, отчаяние, вызов, агрессия… Сотни, тысячи эмоций в их глазах. Мысли, что проносились в их головах, казалось, были написаны на их лицах большими буквами. Он не испытывал к ним ненависти, жалости, не испытывал даже сочувствия. Он был молод. Он просто делал свою работу. Не имело значение взрослый, ребенок, мужчина, женщина. «Целься. Огонь. Целься. Огонь». Они не относились к ним ни как. Не могли относиться.
Иногда эти люди снились ему, то по отдельности, то все вместе. Кричали, ругали, прощали, целовали, убивали. Он не помнил. Не хотел помнить. Он просто просыпался и шел отжиматься. 30, 40, 50, 70… Пока не уймется дрожь в руках. Он не должен был думать об этом, иначе сошел бы с ума.
Он видел одного такого парня. Он выбежал в 6 утра на плац и начал кричать и резать себя ножом. Он резал руки, ноги, живот. Прошло полчаса, прежде чем его уняли. Его, окровавленного и брыкающегося, оттащили от казарм и дорезали. Чтобы не было проблем и лишних проверок. Выдали за самоубийство, а весь взвод отправили в марш-бросок. Он был из его отделения. Он спал на соседней кровати. Они не говорили об этом. Было не принято говорить об этом. Наверное, они думали, вспоминали его, но не говорили.
―Не жмет?
―Нет, все отлично.
―Чувствуете покалывание?
―Да, немного.
―Если станет печь, скажите. Я буду в соседней комнате. Сеанс 15 минут.
Пятнадцать минут… Можно расслабиться, ни о чем не думать. Но он не мог… Его мысли все равно возвращались к молодости. Он никогда не отдыхал, никогда не расслаблялся. Он старался всегда себя чем-то занять, чтобы они не приходили. Он не хотел их видеть. Он работал целыми днями, чтобы не думать об этом днем и уснуть мертвым сном ночью. Чтобы не видеть сны… Но иногда они приходили. Тогда он снова отжимался. В свои 65 он выглядел на 40. Друзья удивлялись как это получались. Он не говорил. Его способ был слишком страшным.
В молодости это не казалось страшны. Это было частью жизни. Когда ему предложили пойти в спец роту, он не задумывался. Это было почетным. Никто не отказывался. Это редко кому предлагали. Нужно было иметь железные нервы, чтобы попасть туда, и уметь беспрекословно подчиняться. На подчинении был основана вся жизнь роты. Командир был царь и Бог. Только так они могли не сойти с ума ― не думать. За них думал командир. Строгий распорядок содействовал дисциплине. Они не обсуждали, они выполняли. Даже между собой. Они молчали. Это было сложнее всего ― научиться говорить после стольких лет молчания. Когда его впервые после переворота спросили: «Вам комфортно?», ― он посмотрел на девушку как на инопланетянку. Он не мог к этому привыкнуть.
―Как дела? Сеанс окончен. Как самочувствие?
―Пока нормально.
―Как часто бывают приступы?
―Уже реже. Думаю, иду на поправку.
―Это радует. Жду Вас завтра в тоже время. Вы можете быть свободны.
Он вышел на улицу. Светило солнце. Свободное солнце освещало свободных людей. Он ехал домой. Почти пустая квартира. Турник, беговая дорожка. Не смотря на проблемы с сердцем, он все так же выполнял упражнения… Как тогда в роте. Бег, отжимания, бег, подтягивания, бег, пресс. Иногда находили воспоминания, но не те, не о смерти. О товарищах. Они не знали друг друга, не говорили о семье, друзьях, прошлой жизни. Все они жили в своем собственном мире. Не спрашивали, не просили, не поддерживали. Он вспомнил как один молодой парень, новенький, спросил о только что расстрелянной женщине с ребенком, спросил за что. Он помнил взгляд сослуживца. Это холодное отчуждение с тонким проблеском ужаса. «Об этом не говорят». Да! Мы боялись, боялись говорить, даже думать об этом. Мы защищали свой мозг от бездны понимания огромной стеной отчуждения, безразличия. Эта стена осталась навсегда.
Он так и не женился, не завел детей. Психологи, работавшие с ними после освобождения, советовали ему завести семью, детей или устроиться в благотворительную организацию, которая помогает детям. «Дети, ― говорили они, ― своей жизнерадостностью и непосредственностью смогут пробить стену отчуждения, которую вы построили вокруг себя».
Он пробовал. Работал в обществе, организовывающем досуг детей. Ему всегда давали роль печального клоуна. Жаль! Он с детства любил веселых. Психотерапия не помогла.
Через 5 лет после переворота ему предложили поучаствовать в эксперименте. Он не знал, зачем согласился. Как и тогда в молодости, он не сомневался. Это не было почетным. Он много размышлял потом над этим, почему он согласился. Нет, он не хотел стать национальным героем, рассказывающем о своих трагедиях согласно коррективам режиссера. Он не хотел порадовать свихнувшихся ученых, став для них послушной подопытной крысой в их извращенных фантазиях. Нет… Он искал что-то другое.
Через две недели после начала эксперимента ему в голову пришла одна догадка, которая, впервые за последние годы, смогла всколыхнуть в нем ужас. Но чем больше он размышлял, тем меньше она его пугала и больше укреплялась уверенность в ее абсолютной правильности. Он хотел это пережить! Хотел узнать, что они испытывали! Нет! Не узнать! Почувствовать самому. Да, это было так ― он хотел почувствовать смерть… Так как чувствовали расстрелянные им люди…
Эксперимент был масштабным. Две недели он проходил медицинское обследование, еще неделю ученые изучали изменение его физиологического и психологического состояния. Наконец через месяц назначили первый раз…Его первая смерть…
Он его навсегда. Не все. Не суету ученых, постоянно проверяющих датчики, не их бесконечные вопросы. Он запомнил, как дуло автомата в упор смотрело на него, запомнил лицо солдата целившегося в него. Интересно у них были такие же лица? Наверное, нет. Они убивали по-настоящему, бесповоротно. Для большей реалистичности автомат был заряжен боевыми патронами. Солдат стрелял чуть в сторону, но так чтобы испытуемый смог почувствовать, что пуля пролетела рядом. Это не было опасно. Он знал, что парень не промажет, но страх все равно был. Темнеющее перед ним отверстие автомата, как будто, гипнотизировало. Он не мог отвести глаз. Еле слышно отвечал на вопросы и все смотрел в эту темную дырочку, из которой вылетало то, что могло лишить его жизни. Он вспоминал все: людей, которых они расстреляли, сослуживцев, командира, парня, который сошел с ума, ту жизнь, частью которой он когда-то был. Он смотрел на дуло автомата и думал. Думал, возможно, о том же, что и те люди… О неизбежности смерти. Иногда он хотел умереть, чтобы попросить у тех, кого он убил прощения. Там за гранью жизни сказать им, что он не виноват, он просто выполнял приказ.
Прозвучал выстрел. Так неожиданно, что он даже не понял в чем дело. Изображение вокруг него померкло. Он не почувствовал боли. Просто исчез. Закрыл глаза и исчез. Ни темного тоннеля со светом вдалеке, ни падения в бездну, а они… Все… Они смотрят… Не так, как в снах. Ни осуждения, ни злости, ни ненависти. Просто взгляд. Его охватил ужас. Медленно подступал, заполняя все существо. Но сознание оставалось чистым. Он ясно видел их, понимал, кто они, смотрел в их глаза. Он не хотел кричать, не хотел просить прощения, оправдываться. Он просто смотрел. А потом они померкли. Он сидел в комнате с кучей датчиков на нем, окруженный приборами, компьютерами и еще всякой чепухой. Вокруг бегали ученые, суетились, измеряли, спрашивали и все говорили, говорили, говорили… А он молчал. Как всегда. Теперь он знал… Теперь он понял…Понял их.
После первого раза он пережил еще пять смертей и каждый раз видел их… И каждый раз молчал. Шестая смерть была настоящей. Сердце остановилось. Он умирал спокойно и все думал: а там, за гранью настоящей смерти увидит ли он их?

Добавлено спустя 1 минуту 25 секунд:
Жду комментов!

Ну вообщем интересно я даже зачитался

, правда не совсем понял концовку и, на мой взгяд, слишком много местоимений типа "Он", "его" .

3JIoDeu писав:Ну вообщем интересно я даже зачитался ,

Спасибо))

3JIoDeu писав:правда не совсем понял концовку

С какого момента непонятно??))

3JIoDeu писав:на мой взгяд, слишком много местоимений типа "Он", "его" .

Да, есть такое... Ну, это что-то вроде аФторского стиля))