[контркультура] я - он
Додано: 22 листопада 2006 19:30
Ребенком он рос совершенно никчемным, учился плохо, боялся своих одноклассников и старшего брата. те были рады стараться. хотя половое созревание дало о себе знать довольно рано, он до восемнадцати сидел невинным, тайно мечтая о маленьких сиськах Пенелопы Крус. никто особо не удивился, когда из ближайшего отделения позвонили и сообщили о том, что у парня серьезные проблемы и ему грозит двенадцать лет за распространение. мать прибежала с деньгами, прибереженными в заначке специально для таких случаев, и выкупила своего младшенького. он сидел на диване в закрытой позе, скрестив руки, положив ладони на плечи и подтянув колени к подбородку. размышляя о том, что любовь для него невозможна. его ломало, визуальные галлюцинации не давали покоя. его любимым фильмом был, конечно же, реквием по мечте. он давно забыл, как его зовут, ибо постепенно сделался совершенно глух ко всяким внешним раздражителям кроме себя самого. его ужасно бесило все, что было с ним связано. его раздражала даже надпись "santavik" на пластыре, до такой степени, что он не удержался и выкинул пластырь из окна. этаж был шестнадцатый. друзей у него совсем не осталось, все они жаждали чего-то добиться в жизни и активно занимались спортом. он же был неуверен в себе, инфантилен и задумчив, под кайфом много и хорошо писал, слегка порисовывал, любил вертеться на каруселях до тошноты. кроме того, в отношении дружбы его постоянно одолевали навязчивые идеи о том, что он изменится и станет похожим на своих друзей. он ненавидел анализировать. ему не нравилось словосочетание "система ценностей". из цветов он больше всего любил бархатно-бордовый, как занавес в оперном театре, каким он его помнил. он был патологическим чистоплюем, проводил в ванной по полдня. ему нравилось ставиться в ванной и лежать в горячей воде, потому что тогда все мысли уходили из его головы и он погружался в близкое к кататонии блаженное состояние. все его шмотки были совсем старыми, поэтому при любой степени чистоты казались неопрятными. он сильно сутулился и терпеть не мог Льва Толстого. он впадал в паранидальное состояние, в котором его сигареты странно и много шипели, и он не мог понять, чего они от него хотят. есть он перестал давно. ему нравилось иногда погружать длинные пальцы в миску с сырым фаршем для котлет и воровато слизывать то, что оставалось на руках. спать ему удавалось только в поле, летом, под солнцем и без никого на километры вокруг. для того чтобы выспаться зимой, ему приходилось выпивать по полбутылки водки. его первый секс показался ему отвратительным, она была шлюхой с разъебанным влагалищем, и он подумал - это что, все? он часто мазался в запястье, закрывая дырки часами, которые ему нравились, хотя казались довольно женственными. девушки находили его привлекательным, но он упорно отказывался это замечать. он чувствовал себя мышенькой на автостоянке, по которой только и делают что стреляют из М-16. дальнобойщиков и велосипедов он боялся как огня. ему совершенно нечего было сказать. он писал коротенькие рассказы о любви и наркотиках. когда ему исполнилось двадцать, он мог с уверенностью сказать, что перепробовал все, кроме, разве что, айяхуаски. чаще всего галлюцинации под психоделиками проходили без его участия как персонажа, он ощущал себя летящим на стекле наблюдателем и совершенно не удивлялся. голос у него был не низкий и хрипловатый. он не мог плакать, хотя ему частенько этого хотелось. он мог закончить когда хотел. его черные волосы нависали на глаза, и он ни за что не отказался бы от них избавиться. круглый год он ходил в кедиках, на морозе мерз до полусмерти, и его руки сильно ломило. больше всего он любил саундтреки и электро. он не знал, как это - влюбиться, и ему этого мало хотелось, потому что он терпеть не мог чувствовать себя обязанным, даже слова "у меня к тебе просьба" приводили его в смятение.
он любил сунуть во флешку Fall: Cleaning the Apartment и вылезя на крышу по шатким ступеням, смотреть с высоты на лиман и солнце, которое туда закатывалось. он думал о том, что ничего не хочет. белого, конечно, хотелось, но это было поверхностно. слишком не задевало спрятанное внутри, заращенное многократными рубцами собственного производства, настоящее, чувствительное и жизнеутверждающее существо. а если он оказывался на крыше днем, он ставился, ложился на спину и смотрел, как облака медленно передвигают взгляд его зеленых глаз по своей траектории. еще он обожал заброшенный квартал, но туда ходил только пешком, маршруток он боялся. он был уверен, что пропустит свою остановку, что водитель не откроет двери, что он потеряет деньги и не узнает нужную улицу. поэтому он медленно шел, раздраженно избегая толпы, которая все равно настигала его, путаясь в поводках, ремешках от сумок и женских ногах, женщины смотрели на него с материнской жалостью, и ето выводило это из себя, он тихо говорил "блллять" себе под нос и отводил взгляд, его руки стискивали наполовину опустошенную зажигалку в кармане. в заброшенном квартале было много домов, в которых никто не жил, и железнодорожные рельсы, уходящие в тоннель, а оттуда в туман. наркоманов там тоже было много. он их избегал. во-первых, он боялся, что они отнимут у него белый, а во-вторых ему не хотелось компаний. к собакам он относился ровно. еще он лелеял мечту утопиться в озере, но под рукой не было озера, искать его харило, к тому же он боялся открытой воды, потому что плавал плохо. работал он только раз, и все законтачил, после этого он не пытался нигде работать, потому что боялся провала. иногда к нему в руки попадал фотик, и тогда он делал отличные фотографии, но не любил их никому показывать - видимо, опасался, что им не понравится. по этой же причине почти никто не читал, что он пишет. он любил говорить длинными запутанными фразами, в которых одно перетекало в другое, играть словами и перечислять эвфемизмы того или иного термина. он ужасно не любил заглавные буквы. у него была хорошая бумага, но на ней он не рисовал из боязни испортить лист, если что-то вдруг не выйдет. один раз он познакомился с негритянкой в заброшенном квартале, он не хотел с ней знакомиться, он думал, что она его отошьет, да он был бы и не прочь никогда ее не знать, вдруг он ей понравится, и в таком случае нужно будет нести ответственность. негритянка была красивая. они трахнулись. в тоннеле, уходящем в туман. он был убежден, что в сексуальном плане он плох, поэтому его не мало удивило, когда она кончила, и, оставив вагинальный контакт, перешла к оральным ласкам. вначале его это напрягло - он забоялся, что она боялась от него забеременеть, потому что он спидозный, но вскоре понял, что ей просто нравится, и тихо кончил, осторожно положив левую кисть на ее мочалистые волосы. она звонила много раз, но он не снимал трубку, из опасения услышать, что она заболела спидом и требует объяснений. он зачем-то отстриг у себя прядь волос с виска и сжег в чашке, конечно, при этом подозревая, что чашка лопнет и осколок попадет ему в глаз. он хотел татуировку, но боялся, что иглой ему занесут в кровь какую-нибудь инфекцию. когда его телефон звонил, пусть даже и на вибрации, он подскакивал, и первое желание, которое у него возникало, было засунуть трубу куда-нибудь подальше. он не любил бабок, потому что они не любили его, потому что он разбрасывал шприцы по парадной. его нервный тик состоял в попытках вдохнуть больше кислорода, чем это обычно получалось. у него было пианино, он на нем не играл - опасался, что крышка упадет, что инструмент расстроится и обшивка лопнет.
он любил сунуть во флешку Fall: Cleaning the Apartment и вылезя на крышу по шатким ступеням, смотреть с высоты на лиман и солнце, которое туда закатывалось. он думал о том, что ничего не хочет. белого, конечно, хотелось, но это было поверхностно. слишком не задевало спрятанное внутри, заращенное многократными рубцами собственного производства, настоящее, чувствительное и жизнеутверждающее существо. а если он оказывался на крыше днем, он ставился, ложился на спину и смотрел, как облака медленно передвигают взгляд его зеленых глаз по своей траектории. еще он обожал заброшенный квартал, но туда ходил только пешком, маршруток он боялся. он был уверен, что пропустит свою остановку, что водитель не откроет двери, что он потеряет деньги и не узнает нужную улицу. поэтому он медленно шел, раздраженно избегая толпы, которая все равно настигала его, путаясь в поводках, ремешках от сумок и женских ногах, женщины смотрели на него с материнской жалостью, и ето выводило это из себя, он тихо говорил "блллять" себе под нос и отводил взгляд, его руки стискивали наполовину опустошенную зажигалку в кармане. в заброшенном квартале было много домов, в которых никто не жил, и железнодорожные рельсы, уходящие в тоннель, а оттуда в туман. наркоманов там тоже было много. он их избегал. во-первых, он боялся, что они отнимут у него белый, а во-вторых ему не хотелось компаний. к собакам он относился ровно. еще он лелеял мечту утопиться в озере, но под рукой не было озера, искать его харило, к тому же он боялся открытой воды, потому что плавал плохо. работал он только раз, и все законтачил, после этого он не пытался нигде работать, потому что боялся провала. иногда к нему в руки попадал фотик, и тогда он делал отличные фотографии, но не любил их никому показывать - видимо, опасался, что им не понравится. по этой же причине почти никто не читал, что он пишет. он любил говорить длинными запутанными фразами, в которых одно перетекало в другое, играть словами и перечислять эвфемизмы того или иного термина. он ужасно не любил заглавные буквы. у него была хорошая бумага, но на ней он не рисовал из боязни испортить лист, если что-то вдруг не выйдет. один раз он познакомился с негритянкой в заброшенном квартале, он не хотел с ней знакомиться, он думал, что она его отошьет, да он был бы и не прочь никогда ее не знать, вдруг он ей понравится, и в таком случае нужно будет нести ответственность. негритянка была красивая. они трахнулись. в тоннеле, уходящем в туман. он был убежден, что в сексуальном плане он плох, поэтому его не мало удивило, когда она кончила, и, оставив вагинальный контакт, перешла к оральным ласкам. вначале его это напрягло - он забоялся, что она боялась от него забеременеть, потому что он спидозный, но вскоре понял, что ей просто нравится, и тихо кончил, осторожно положив левую кисть на ее мочалистые волосы. она звонила много раз, но он не снимал трубку, из опасения услышать, что она заболела спидом и требует объяснений. он зачем-то отстриг у себя прядь волос с виска и сжег в чашке, конечно, при этом подозревая, что чашка лопнет и осколок попадет ему в глаз. он хотел татуировку, но боялся, что иглой ему занесут в кровь какую-нибудь инфекцию. когда его телефон звонил, пусть даже и на вибрации, он подскакивал, и первое желание, которое у него возникало, было засунуть трубу куда-нибудь подальше. он не любил бабок, потому что они не любили его, потому что он разбрасывал шприцы по парадной. его нервный тик состоял в попытках вдохнуть больше кислорода, чем это обычно получалось. у него было пианино, он на нем не играл - опасался, что крышка упадет, что инструмент расстроится и обшивка лопнет.
